Первое впечатление человека-славянина: смещение времен года, как гром среди ясного мартовского неба неожиданная теплынь, близкое и тревожное дыхание пустыни, пальмы, песчаные вихри, срывающиеся с голых желтых холмов. Первое впечатление человека-путешественника: удачное приземление, багаж (рюкзак и велосипед) в целости и сохранности, виза в паспорте без проволочек, обмен валюты и уверенное продолжение дороги в заданном ритме и направлении — прямой путь на запад. Там садится солнце и там протекает великая река Нил. На его берегу я и решил заночевать. Однако, пробираясь через предместье Каира понял, что до темноты добраться туда не успею. Стал искать закуток, где можно было бы затаиться до утра. Проехал километров десять и увидел по обе стороны дороги обширные кварталы тесно застроенные какими-то низкими неряшливыми строениями. Решил свернуть туда. Но прохожий (вполне приличный араб в очках), с которым я поделился своими намерениями, замахал руками и категорично выдал: «Туда нельзя. Там опасно». Я понял, что это городские трущобы, куда иностранцам соваться не стоит. Быстро темнело. В потоке машин, которые мчались, не притормаживая на перекрестках, где должны были быть светофоры (но их почему-то не было), стало неуютно, а вскоре и совсем тоскливо. Я все же решил рискнуть и найти какое-нибудь пристанище среди бедняцких глиняных развалюх. Авось пронесет. Но когда спустился ниже и стал пробираться по узкой улочке, сразу бросилось в глаза, что это не дома, а надгробия, усыпальницы, маленькие мавзолейчики и пантеончики. Большинство были обнесены заборами, проемы в которых прикрыты решетками. В одном дворике тускло горела лампочка. Под ней на гладкой каменной ступеньке сидел старик и курил кальян. Он ничуть не удивился моему появлению. Но на вопрос о ночлеге, как и тот прохожий ответил так же категорично: «Ноу». По-арабски – это «ле». Понятно. Но вопрос все же остался: где обрести крышу? Я стоял, раздумывал. Старик выпустил тонкую струйку дыма и сказал: «Тут уже спят. Мертвые». Как-то так он выразился. До меня дошло, что я нахожусь на местном кладбище.
Я выбрался опять на шоссейку. Она круто свернула в сторону, как бы огибая «мертвые» кварталы. Стало совсем темно. Настоящая тьма египетская. С ближайшего минарета (а их тут понатыкано, как сморчков на весенней поляне) раздался сиплый голос муллы. Выхода не было. По откосу я стащил велосипед вниз и нырнул в проем между двумя мавзолейчиками. Пристроив велосипед возле какого-то надгробия, смахнул с плит пыль (возможно, даже вековую), постелил велосипедный чехол и на нем раскатал спальник. Кто-то неподалеку зашелся кашлем (кроме старика тут, вероятно, были еще обитатели), тявкнула собака, пискнула крыса, но мне было уютно и спокойно. Вряд ли кому-то взбредет в голову заглянуть сюда. Даже по самой срочной надобности. Я находился в гостях у мертвых. Под их надежной охраной.
***
Утром я бодро вскочил, ополоснулся из какого-то краника, торчащего из покрытой мхом стены, и продолжил путь. По прежнему маршруту – на запад к Нилу. Но теперь уже и к пирамидам. Когда выбрался наверх в нежных лучах утреннего солнца под чистым и свежо-синим небом «город мертвых» предстал в своем малом, благоговейно молчаливом, застывшем на века великолепии. Если так, конечно, можно выразиться. Вот так знакомство с Каиром началось с его знаменитого исламского некрополя, который занимает огромную площадь на юго-востоке города. Большинство египтян называет это место Эль-Карафа. По-нашему – это не что иное, как кладбище. Однако в отличие от славянских погостов тут продолжается нормальная (нормальность эта, правда, несколько своеобразная) земная жизнь. Так принято на Востоке. Живые и мертвые (всего лишь усопшие) живут рядом. И у мертвых жилища иногда посолиднее, чем у живых. Часто заброшенные и давно уже не посещаемые родственниками умерших мавзолеи и склепы используются как временные (или даже постоянные) жилища — в них селятся выброшенные судьбой на обочину жизни люди, когда-то приехавшие в Каир в поисках лучшей доли, городская беднота, нередко бедолаги, которым трудно смириться со смертью близкого человека. Находит тут приют и разного сорта бродячий люд. Все лучше чем в голых безжизненных песках. Случайность или судьба, но нашлось местечко и для меня.
Живой про живое думает. «Город мертвых» быстро остался позади. Я уверенно двигался к реке. Она распахнулась передо мной буквально через полчаса быстрой и веселой езды — широкая, просторная, безмятежная и величавая в своем молчании и безразличии к тому, что происходит на берегах. С моста открылся вид на реку и на Каир. Детали и нюансы его архитектурного громадья были неразличимы в солнечной дымке. Когда же добрался до Гизы, солнце заметно поднялось. Улицы оживились, заполнились разноголосьем. В привычном во всех больших городах звуковом транспортном хоре выделялись слишком частые писклявые сигналы мотоколясок, улюлюкающие сирены полицейских машин и надсадный скрежет копыт, когда лошади, одолевая очередной подъем или вырываясь из затора, пытались сдвинуть с места тяжелую повозку. Ближе к Гизе чаще стали появляться ослики. А потом и верблюды с седоками, которые торопились обслужить туристический люд. Я конечно осознавал принадлежность к этому беспокойно-любопытствующему племени. Но в тоже время не забывал о своей роли, своем пути странника. Пирамида предстала передо мной золотистой горой, вершина которой пронзала небесную голубизну. Разглядывал я ее, правда, из-за каменного забора, опоясывающего всю «пирамидальную» территорию. Даже воспользовавшись багажником велосипеда, как ступенькой, забрался на стену. Посидел там, посмотрел вдаль на пирамиды, на сфинкса (лет десять назад довелось как-то даже прикоснуться к ним не только взглядом), потом поразмыслил и решил, что этого достаточно. Плюс (или минус!) десять долларов, которые я должен был заплатить за вход. Главное некий ритуал соблюден. А когда уже отъехал и нырнул в каирские улочки, то появились и некоторые мысли.
Человечество изрядно наследило на диких просторах планеты. Разные народы – разное их наследие. Пирамиды – след египтян. След-символ. Подобных на планете можно пересчитать по пальцам. Со всего мира приезжает (прилетает!) сюда досужий (в основном) люд, чтобы лицезреть этот символ, возведенный рекламой в ранг чуда. На самом деле творение бездельного, чванливого, но дерзкого ума и умелых, но покорных рук. Понятно, человеческих. Возможно, инопланетян. Есть такая гипотеза. Даже утверждают, что в одном из саркофагов нашли мумию пришельца. Но это вряд ли. Маловероятно, что какому-нибудь мало-мальски разумному существу, кроме человеческого, взбредет в голову тратить усилия на возведение в пустыне этих громадин. Сегодня они для толп туристов всего лишь картины и картинки канувшей в лету древности. Ее можно рассматривать вблизи. Можно на расстоянии. Кому как нравится. Или как повезет. Впечатление, конечно, разное. Меня не покидало ощущение виртуальности, декорации, подделки. Даже окружающий пейзаж порою не воспринимается как реальный. Правда, часто это зависит не от твоего непосредственного взора-взгляда и опыта, а от того, что и как тебе преподносят. А еще подумалось, что слава (пусть даже бесславие, но ни в коем случае не забвение!) фараонов, викингов, конкистадоров, пиратов, ниндзя, индейцев давно перешагнула границы ареалов их географической прописки, толпы их призраков ныне бродят по разным частям света. Наши же славянские цари, гетьманы, витязи, казаки почему-то до сих пор ютятся на задворках мировой истории. Не удостоились чести? Так, вроде, и народы свои прославили, и наследили достаточно. Даже в играх (понятно, не только детских!) им отводятся второстепенные роли. Разве что вот казаки-разбойники. По истории эти персонажи погуляли достаточно. И не только в славянском «дикополье»…
Все это мелькнуло походя, даже без особой привязки к тому, что увидел. Я выбрался на главную улицу. Транспортный поток подхватил и понес меня дальше. Теперь на восток. Но опять к Нилу, вдоль которого продолжится путь на юг. Правда, такое впечатление, что это и есть начало, старт основного пути. Реальное бытие определило и событийность. Я не успел увильнуть от очередного мотофургончика и тут же оказался на асфальте, придавленный велосипедом. Охи и ахи пассажиров и водителей, протянутые для помощи руки – приятно, но без надобности. Я быстро вскочил и опять вписался в поток. Порванная штанина и ушибленное колено – расплата за мое городское дорожное вольнодумство. Наконец выбрался на набережную. Где кончается Каир, где уже началась Гиза, как скоро вообще удасться выбраться из городской черты – непонятно. Везде надписи только на арабском. С налету смысловую суть его вязи постигнуть европейцу трудно Сначала эта «бессловесность» в надписях на дорожных указателях обескураживает, настораживает и даже откровенно пугает. Но постепенно привыкаешь, настраиваешься принимать дорогу и жизнь не через чужие слова (приметная и удобная колея, выстланная ими, запросто может оказаться не твоей), а непосредственно, как увиделось, почувствовалось, ощутилось, опираясь на свой опыт (путешественный в том числе). Вдоль реки сплошные застройки, разной величины и фасадности, но вот в прогалине мелькнула полянка, замусоренная, правда, но и травка имеется, и даже овечки пасутся. А под кустиком прямо на земле сидят возле костерка трое египтян, пьют чай, закусывают лепешками. Я подъехал к ним, расспросил дорогу, по крайней мере попытался это сделать, понятно и меня стали расспрашивать, по крайней мере пытались, не обошлось конечно без угощения, даже, вытряхнув из своих торбочек запасы, снабдили меня лепешками и чаем. Наверное, если б довелось тут задержаться, можно было бы и палатку рядом поставить. Все это я воспринял, как добрый знак дорожной удачи. Ночь я провел на берегу Нила километрах в двадцати от Гизы. Правда, добираться до реки пришлось плутая по тропинкам между полями. Река стремительно несла свои воды. Местами она вскипала, пузырилась, в водоворотах кружили пучки каких-то вырванных с корнем растений. Выбора уже не было — предстояло продолжить путь на юг против течения. Что ж, не привыкать. Главное, это путь к цели.
***
Вдоль Нила дорог много. По правому и левому берегу. Но только в меридиальном направлении. И только – где дальше, где ближе — в непосредственной близости от реки. Исключительно в ее долине. Египет принято называть «даром Нила», поскольку без реки этой плодородной и густонаселённой земли, не говоря уже о великой цивилизации, возникшей пять тысяч лет назад, не существовало бы вовсе. Для древних египтян – это Кемет («чёрная земля»). Именно здесь их родина, богатая плодородным Нилом, именно здесь природа и люди жили под покровительством милостивых богов. Рядом, в близкой и постоянной опасной близости – хаос дикой пустыни, находящейся под властью богов песчаных бурь и стихийных бедствий. Впрочем, иногда и оттуда из пустынного далека приходили караваны. И жители долины привечали гостей. Возможно, те были посланниками недобрых пустынных божеств, которые то ли из зависти, то ли по своей злой природе или шутя, по неведению могли навредить мирным нильским поселянам. Впрочем, таковых богов хватало на всех широтах. Даже на вполне умеренных, откуда я приехал…
Я решил двигаться по левому берегу, а уже ближе к Луксору перебраться на правый. Утром — ярким и праздничным — выбрался на шоссейку и понесся по ее ровному, прохладному после ночи (довольно, кстати, холодной) протяжению. Навстречу мне семенили ослики, тащившие повозки с горами овощной снеди. Их владельцы торопились на городские рынки. Все чаще стали попадаться клаптики полей с высокими пальмами на межах. Феллахи в серых длинных хлопчатобумажных рубахах-галабеях (традиционная одежда египтян типа монашеской рясы) неистово орудуют кетменями – пашут, сеют, пропалывают, роют. Картинка времен фараонов. И до, и после них. В ней больше реальной жизни и реального восприятия связи времен, чем в зоне притяжения немых, пренебрежительно непричастных к тому, что происходит у их подножий пирамид. У моей же причастности к тому, что вокруг меня, есть цвет, запах и даже вкус. Поля вблизи дороги утыканы зелеными луковыми перьями. Кое-где их уже начали притаптывать, чтоб луковицы набрали силу и сочность. Меня легко и даже (так мне по крайней мере кажется) с благодарностью одаривают пучками лука. Собственно я и сам его могу сорвать, даже не покидая велосипед. Отдельные луковые стрелки растут прямо у обочины, случается и с повозок что-то выпадет. Я весь в предвкушении того, как, проехав еще с десяток километров и достаточно размявшись, остановлюсь, разведу под кустиком костерок, достану корочку серого хлеба (еще украинского), намажу сырной смесью (ее я специально готовлю для похода, перетирая плавленый сырок с солью, перцем и зеленью) и с приятным хрустом вопьюсь в белоснежную луковичную мякоть. Вкус легкой горечи, которая приятно подразнивает язык и небо, тут же дополнит аромат горячего сладкого кофе. Такой вот ожидался праздник.
Но праздника не получилось. Через пару километров (кажется, уже я выехал за границы мухафазы (провинции) Гизы, и очутился в пределах следующего вверх по течению Нила губернаторства Бени-Суэфа меня остановили на дорожном блокпосту. Майор полиции (так он представился) с подобрастной, однако (это я с тоской сразу определил) не обещающей ничего хорошего белозубой улыбкой (так же улыбались и его подчиненные с автоматами наперевес) сообщил мне, что дальше на велосипеде я не поеду. На все мои просьбы, объяснения, препинания, возражения был один ответ — «нет» (в английском варианте – «ноу», в арабском – «ле»). Выждав паузу, во время которой улыбка не сходила с его лица, офицер снизошел до объяснения: «Это опасно». Подчиненные подтянулись, один из них даже ухватил за руль велосипеда. «Нет проблем, — поспешил я успокоить майора. – Я же путешественник». «Для меня есть», — просто и спокойно ответил он и показал на погон, где красовался большой орел. Я понял, что птичка вполне могла ожить, взмахнуть крыльями и оставить вместо себя звезду. Так в Египте (судьба быстро заставила в это вникнуть) различаются ранги: один орел – майор, два – подполковник, три – полковник, одна звезда – лейтенант, две – старший лейтенант, три – капитан (почти как у нас, только звезды покрупнее), ну и лычки для сержантского состава. Я стоял насупленный, озадаченный и потерянно молчал. Неужели мое путешествие на этом и закончится? Вдоволь насладившись моей растерянностью, офицер (хоть и майор, но – орел!, а в мыслях уже подполковник – дважды орел!) объяснил, что я могу без проблем и дальше двигаться по маршруту, но только в сопровождении полиции. «А если мне будет надо…», — робко попытался я спросить. Майор оказался понятливым, тут же успокоил: «Ноу проблем. Все что вам надо. Вы наш гость. Но только в присутствии полиции. Как вам, кстати, будет удобно: на велосипеде или на машине. Сейчас она подъедет».
Мне удобно было на велосипеде. На нем я и продолжил путь. В сопровождении египетской полиции. У нее в плену или под охраной, я еще толком не понял. Тупо крутил педали. Машина то обгоняла меня, останавливаясь в пределах видимости, то отставала, но чаще двигалась рядом с такой же скоростью, что и я – десять-пятнадцать километров в час. Иногда водитель высовывался и кричал: «Вельком! Вельком!» Кажется, по- английски сержант знал только это «добро пожаловать». Еще, правда, «ноу». Этого, по его мнению, было достаточно, чтоб по приказу начальника общаться с чужеземцем.
Сначала я как-то реагировал на голоса своих стражей, а потом перестал обращать внимания. Себе дороже. Мысли и чувства разные. В основном вопросы. Зачем? Куда? Что и как дальше? Наконец удалось погасить раздражение. Пришло понимание. От тюрьмы и от сумы не зарекайся. Как и от объятий государства. Деваться некуда. Я в чужеземье. В Беларапии (так в старину в народе называли сказочные южные страны). В стране фараонов. Без погон или с погонами – разницы нет. Все равно во власти тех и других. Вспомнились старинные путешественные хроники, в которых их авторы описывали, как они, пересекая границы других государств, удостаивались различных почестей, в том числе и охранного эскорта. Слабое, правда, это было утешение.
…Под вечер велосипед с моего молчаливого несогласия погрузили в пикап (распространенный тип египетских полицейских машин), меня вежливо усадили рядом, заботливо подмостив бронежилет, чтоб не так трясло, и мы помчались к городу Минье. Об установке палатки даже рядом с блокпостом речь не шла. «Мафия. Опасно», — объяснили мне. Подвезли прямо к дверям отеля. Я уже окончательно решил ничему не удивляться. Тупо заплатил двести фунтов. Это чуть больше десяти долларов. Затащил велосипед в номер. Принял душ. Отмерил в свою поллитровую железную кружку двадцать грамм спирта (в колпачок от фляжки ровно столько вмещается), добавил еще десять, развел тепловатой водой из-под крана, выпил в два приема, закусив украинским сальцом и египетской луковицей, и распластался на широкой кровати. Как ни прикидывай, ни умничай, а утро вечера все равно мудренее.
***
На следующий день ровно в восемь, как и договаривались к отелю подъехал полицейский фургончик и все продолжилось по прежнему сценарию. Я уже смирился со своей участью и даже прикидывал, как извлечь из ситуации пользу. Это ведь их нравы и их право. Вот и буду изучать. И нравы. И право. Машины и охранники периодически меняются после очередного блокпоста. В основном меня сопровождают сержанты и рядовые полицейские. Водитель и еще двое-трое. Один обязательно с автоматом. Поджарые, толстые, лысые, усатые, болтливые, угрюмые – всех не упомню. «Есть арабы и есть арабы», — так как-то новоиспеченный израильтянин, бывший одессит дядя Миша охарактеризовал арабских соседей. Есть египтяне, которые доисторические, древние, и есть египтяне современные, а среди них уже сплошь мусульманская арабская кровушка. Ну и понятно, как и говорил дядя Миша – «есть арабы и есть арабы». Как и везде. Общаются в основном души, в которых сплошные потемки. Происходит это по-разному. Чаще всего контакт ограничивается вопросом «Как тебя зовут?», ну и моим ответом. Выговорить мое имя египтянам трудно, чаще всего они и не пытаются это делать. Зато с удовольствием сообщают свое. Мохаммеды, Ахметы, Махмуды, Саиды, Абдуллы – набор невелик. Почему-то больше всего Мохаммедов.
Слева вдоль дороги тянутся каналы – маленькие замусоренные речушки, в которых даже пытаются ловить сетями рыбу. По берегу снуют ослики с тележками. Часто встречаются городки, небольшие поселения. Попасть туда можно по мостикам из пальмовых стволов. Вход охраняют сторожа в помятой зеленой форме с берданками. Они развлекаются тем, что грызут обломки сахарного тростника, трости которого выдергивают из кузовов проезжающих мимо грузовиков. Я часто притормаживаю, фотографирую разные сценки местной жизни. Полицейские не запрещают мне общаться с населением. Но в городки не пускают. Правда, когда я все-таки настаиваю, они охотно соглашаются. Однако, куда бы я ни направлялся, следуют за мной по пятам. Странные у нас при этом происходят диалоги. У меня это — «хочу», «мне надо фото». У них это – категорическое «ноу» или все-таки вынужденное согласие, одобрение действий туриста-гостя, которого они обязаны опекать. Иногда, конечно, их манеры, вопросы, поведение меня откровенно озадачивают. Такое впечатление, что они думают одно, говорят другое, делают третье. Впрочем, наверное, и думают, и говорят, и делают одно. Как им надо, как им положено, вменено в обязанность. Что мне остается? Думать одно, говорить другое, делать третье. Как мне надо.
Страна, как до меня наконец дошло, живет туризмом и любой турист- чужеземец для властей – это священная корова. Правда, только в том случае, если она дойная. С меня, вроде, взятки гладки, поиметь нечего, однако и совсем оставить без опеки тоже негоже. Приходится терпеть «дикие» выходки вольного-велосипедиста. Где запрещать, даже не удостаивая внятных объяснений, тем более с их знанием английского это часто и невозможно, где уговаривать, а где и ублажать. Тоже, наверное, опыт. Мой и египетских стражей.
Я решил, что буду крутить и крутить педали по зажатой пустынями нильской долине, насколько хватит упрямства и сил терпеть плотную опеку полицейских. Осознав свое право гостя и одолев несколько десятков километров, останавливаюсь на заслуженный отдых. Просто падаю возле какого-нибудь едомно-питейного заведения, которое часто представляет собой навес и простенький очаг. «Ана табене», — заявляю категорично о своей усталости и демонстративно растягиваюсь на циновке рядом с египтянами, что гоняют чаи и забавляются кальяном. Гортанный хрипловато-сипловатый арабский язык весьма труден для слуха и артикуляции славянина. Перед поездкой я добросовестно составил список из самых необходимых для вольного путешественника слов. Однако воспользоваться им не пришлось. Слишком много диалектных египетских смысловых тонкостей и нюансов в произношении. Например, классическое арабское «сахин мае» — горячая вода, звучит в Египте, как «сох мае» — что-то вроде этого. Это после традиционного восточного приветствия «салам» моя первая и почти единственная насущная просьба во время дневных остановок-перекусов. Еще разные фразы и словечки запоминаются по мере, того как глубоко внедряюсь в местную действительность или наоборот эта действительность заполняет меня. Скажем, «агела» — велосипед. Слово часто срывается с уст моих провожатых, когда они пытаются втиснуть моего железного конька в свой грузовичок или по рации советуются с начальством, как поступить со странным туристом, которому вздумалось на велосипеде в одиночку проехать по всему Египту. Или «секина» — нож. Он у меня всегда при мне в чехле на боку. Легко запоминается по ассоциации с «секирой». А потом на него часто обращают внимание полицейские. Просят достать, осматривают, пробуют лезвие на остроту, подозрительно, с нехорошим намеком качают головами. В конце концов пришлось спрятать его в рюкзак.
Не успеваю я расслабиться, как сержант наклоняется ко мне и лопочет озабоченно: «Моске, моске». Что-то вроде этого. Потом даже качнул автоматом, показывая, чтоб я сполз с циновки. Подумалось, что речь идет о москитах, которые могут навредить мне. Я обращаю внимание моего стража на феллахов, что спокойно сидят рядом. Мол, им можно, а почему мне нельзя. Сержант тычет пальцем в мои пыльные кроссовки. И тут до меня доходит, что «моске» (так в памяти отложилось это словечко) – это «святое место», где, как в мечети, нужно находиться без обуви. В ногах и так правды нет. А если они еще и прикрыты обувкой…Так мои провожатые учат меня местному этикету. Полезная наука. За плечами не носить. Иногда, правда, их назидания, просьбы, советы звучат слишком требовательно и категорично. Приятно все-таки осознать, а главное проявить власть. Так не только в Египте. Я, если есть настроение, пытаюсь возражать, часто, осознавая свою миссию и зависимость полицейских от своего статуса и инструкций, даже порою забавляюсь, упрямо, а то и откровенно грубо, отвергая невольную опеку. Как-то стал убеждать, что я их гость и Египет – это тоже моя страна, что хочу в ней, то и делаю. Молодой, коротко по моде (что европейской, что арабской) стриженый наследник фараонов с двумя красными лычками на погонах, конечно, мало что понял, но слова про «мой Египет» его, кажется, задели. Он сверкнул белками глаз, потемнел лицом (куда уж темнее при его загаре, у нас в этом случае багровеют) и стал нервно выкрикивать: «Мой Египет, мой Египет!» Подошел его напарник с тремя лычками и снял с плеча автомат. Я понял, что погорячился. Изобразил улыбку и постарался успокоить полицейских, мол, Египет лучшая в мире страна, но… он мне и даром не нужен (понятно, это я произнес на русском). Этого показалось мало. Чтоб доходчивее и яснее выразить свои мирные намерения, добавил: «Тахья маср!». Это распространенная здравица во славу страны. «Жизнь для Египта!» — так ее перевели для меня, что-то вроде нашего «Слава Украине!». Полицейские, как по команде, преобразились, одобрительно закивали головами.
Общаясь со своими провожатыми, я понял, что изредка могу диктовать им свои условия. В частности это касалось ночлега. Между Асьютом и Сохагом (это половина пути до Асуана), когда уже под вечер, велосипед перегружали из одного пикапа в другой, я вдруг заупрямился (или решил заупрямиться?). Не поеду дальше, хоть стреляйте, буду ночевать прямо здесь, хотя бы вот на этом топчане. Случилось это рядом с какой-то придорожной кафешкой-балаганчиком, я лихо выдернул из рюкзака спальник и раскатал на дощатом помосте. Сержанты растерялись. Защелкали автоматы, затрещали рации. Переговоры с начальством (уже в темноте) завершились тем, что один из полицейских улегся рядом (в ногах) со мной на топчане, подобрал под себя автомат и укрылся какой-то дерюжкой. Всю ночь я слышал его сопенье, трели мобильников, писк рации и позвякивание оружия. На следующий день, едва взошло солнце, у кафешки уже стояла полицейская машина, сержанты бодро попривестствовали меня и своего сонного недовольного напарника и мы покатили дальше. Подобное случалось еще несколько раз. С разными вариациями ночлега. В палатке (ее все-таки разрешили поставить возле одного блокпоста), во дворе полицейского участка, на автозаправке. В Марса-эль-Аламе уже поздно ночью после долгих препираний (с моей стороны, я даже соглашался на ночевку в тюремной камере) и уговоров (с их стороны) меня доставили на какой-то курорт. Разумеется, поселили бесплатно. Я потом узнал: суточное пребывание там при другом раскладе обошлось бы мне в шестьдесят долларов. Утром после омовения в Красном море даже позвали на завтрак. Понятно, с включением всяких разных вкусностей. Я ограничился стаканом апельсинового сока, кефиром и омлетом. Яйца, сыр и какие-то пирожки при неодобрительном, но молчаливом согласии персонала прихватил с собой. «Из гостя превратиться в хозяина». Это из древних китайских военных хитростей, которую позднее греки назовут «стратагемой». Она предполагает использование своего бедственного (даже просто зависимого) положения для своей выгоды, достижения своей цели при вроде явном, но на самом деле все-таки кажущимся, а самое главное временном превосходстве того, от кого ты зависишь. Впрочем, в большей или меньшей степени такова целесообразность поступков (я бы ее даже отнес к законам выживания) людей на всех широтах. В Египте она тоже имеет место быть. Не чужда, понятно, она и гостям.
***
Луксор – точка пересечения разных путешественных маршрутов по Египту. Я тоже не избежал участи дисциплинированного, жаждущего окунуться в египетскую древность туриста. Тем более уже в самом городе полиция оставила меня в покое. Правда, добросовестно доставила в отель, уговорив хозяина несколько сбросить цену. Этот старинный город (от арабского Эль-Уксур – «дворец или «замок») в долине Нила возник на руинах дрeвней cтoлицы Египта «стовратных Фив» в период Среднего и Нового царств. Ни в одном городе мира нет столько исторических памятников на квадратный метр, как в Луксоре – настоящий музей под открытым небом. После пирамид Луксор вторая туристическая изюминка Египта. Нил разделяет Луксор на две части: Восточную – город живых, где фараоны жили и строили свои молитвенные храмы, и Западную – город мертвых с высеченными в горах гробницами и похоронными святынями. Я решил ограничиться «живой» восточной частью – к мертвым меня что-то не тянуло. Городские улицы наполнены гудками и цокотом копыт. Лошадей здесь почти столько же, сколько автомобилей. Повсюду снуют экипажи, развозящие туристов от одного древнего ансамбля к другому. В Луксоре их два. Это прежде всего Карнак с храмом Амона-Ра (влияние фараонов Нового царства, чья держава простиралась от Нубии до Палестины, опиралась на могущество культа этого божества), колонным залом фараона Сети I (почти полтораста колонн высотой по 18 метров, снизу доверху расписанных цветными барельефами). С южной стороны к храму примыкает небольшое священное озеро, на берегу которого стоит огромный гранитный жук-скарабей, считавшийся в Египте священным. Особняком в центре города почти на четверть километра вдоль Нила протянулся Луксорский храм, возведенный в XIII веке до нашей эры при одном из самых могущественных и знаменитых фараонов – Рамзесе II. Хоть с трудом, но при желании и упрямстве объять физически древности Луксора еще возможно, но мысленно и душевно этого вряд ли достигнешь. Я решил ограничиться осмотром Луксорского храма. Он посвящён фиванской триаде богов – Амону, Мут и Хонсу и считался «гаремом Юга», где обитали супруга Амона Мут и их сын Хонсу. Каждую весну статую Амона из Карнакского храма перевозили на ладье в Луксор, где бог возобновлял свой брачный союз с Мут во время приуроченного к разливу Нила празднику плодородия Опет («ипт» — сокращённое египетское название Луксора), славившегося народными гуляньями. Величественные храмовые колонны с пилонами (они ночью подсвечиваются), взметнувшиеся в вечно белесое небо, огромные статуи полубогов-полулюдей (а может и без «полу», во всяком случае в представленнии древних) впечатляют. И все же ощущение театральности, некоторой пусть не фальсификации, кем-то, когда-то под меня заточенной, но уж точно бьющей на эффект декоративности, игры не покидает меня. Я не один такой. Во время съёмок фильма «Смерть на Ниле» голливудская звезда Бетт Дэвис произнесла свою знаменитую фразу: «В наши дни мы могли бы построить всё это в студии – и было бы даже лучше». Звезда, правда, не учла, что мифы наши вечные спутники. Где и для кого ведомые, а где и для кого ведущие.
Внутри Луксорского храма рядом со статуями находится небольшая белая мечеть, где хранятся останки мусульманского святого Абу эль-Хаггага. В день его памяти огромная процессия возит их по городу на барке, как древние египтяне возили барку Амона. Все в точности, как в истории с Софийским собором в Стамбуле. Был христианской церковью Святой Софии, стал мечетью Айя-София. Атрибуты веры могут меняться, не так важно в кого или во что и как веришь, может, даже и сама вера быть другой, главное, чтоб все-таки она была – вера в небесного провидца и вершителя судеб и его наместника на земле в реальном человеческом обличье, с реальными властными полномочиями. Напротив Луксорского храма расположен Музей мумификации, где кроме мумии Верховного жреца находятся мумии барана, кошки, бабуина, крокодила и даже рыбы, а также всякие инструменты, необходимые для бальзамирования. Это, конечно, не о вере. Но где-то рядом с ней.
От Карнака к Луксорскому храму ведет двухкилометровая Аллея сфинксов, которая находится в неглубоком котловане. Я несколько раз прогуливался вдоль него. Каменные полулюди-полульвы выглядят совсем нестрашно (не то что чудище в Гизе). Тем более, что добрая половина статуй подпорчена вандалами и временем. Хотелось думать о нем – как о его древних и даже вечных реалиях, так и о переменах и их восприятии. Но упрямо тенькала, не покидала озорная мысль: если б не опека полиции, я б тихо ночью проскользнул через городские ворота и устроился б на ночлег в каком-нибудь закутке котлована рядом со сфинксом. Он бы не рыкнул недовольно, однако служил бы надежной охраной. Может быть, тысячи лет назад так и поступали пустынные странники, которые забредали в город. Как и чем жили древние египтяне? Трудно перенестись воображению в то время. Некоторое представление при внимательном и вдумчивом рассмотрении и творческой целенаправленной работе фантазии дают фрески, различные изображения природы и повседневных забот на стенах склепов, гробниц и храмов. На отдельных росписях можно заметить детали, посвященные сельскому хозяйству, охоте, рыбной ловле и пирам.
Вечером, чтоб чем-то занять себя и отдавая дань местному туристическому официозу и традициям (правда, будучи противником и того, и другого, внутренне клял себя, но с судьбой особо не спорил) прогуливаюсь по набережной, наблюдая за красиво скользящими по закатным водам фелукам, брожу по боковым улочкам, заглядывая в сувенирные лавочки. Тут завалы всяких древностей. Большинство, конечно, подделки, творчество современных мастеров. Много сттуэток-людишек разного ранга, пола и звания со звериными головами и наоборот зверюшек с головами людей. Что это? Наверное, то, что во многих религиях и культах – все живое на планете из одного корня, одного начала. Но в египетском варианте. В Древнем Египте считали, что боги, принимая облик животных, могут участвовать в земных делах и управлять поступками людей. Это имело и реальную земную причину. Самым почитаемым животным считался бык, символизирующий плодородие. Такое уважительное отношение к нему оправдывалось тем, что египтяне, занимаясь земледелием, использовали быков для обрабатывания почвы. Надлежащее уважение оказывалось крокодилам , которые раньше кишели воды Нила (сейчас их там днем с огнем не встретишь, разве что единичные особи в тростниковых зарослях по берегам озера Насера) способствовали повышению уровня воды в реке и приносили на поля плодородные илистые отложения. Культ кошек в Древнем Египте был связан с тем, что эти животные охотились за грызунами, вредящими посевам. Кошка берегла урожай египтян, поэтому в семье, где она погибала, объявляли многодневный траур. Если случался пожар, первой из горящего жилища выносили кошку, а следом за ней детей и всех остальных членов семьи. Убийцу кошки строго наказывали, а ее труп бальзамировали и с почестями хоронили на отдельном кладбище. Кошки даже ассоциировались с главным божеством — богом солнца Ра и с богиней Бастет, покровительницей домашнего очага, символом плодородия и достатка. Поэтому, кстати, среди сувениров так много статуэток богини Бастет в образе женщины с головой кошки.
***
…Разложенные на подносе лепешки медленно выплывают из жаркой печи. Еще в ее чреве, а особенно ближе к выходу они забавно вздуваются, превращаясь чуть ли не шары. Потом на воздухе опадают, остывают, распространняя хлебный запашок с едва ощутимой приятной блинной мучной кислинкой. Я внимательно следил за процессом, мне разрешали даже заглянуть внутрь пекарни, где формировались лепешки. Вроде, ничего особенного: мука плюс вода, ну, конечно, ловкость рук. Но процесс завораживал. Умело, слаженно, споро. Изящно и красиво рождался хлеб. Почему он вздувается, как бы раздваиваясь, я так и не смог узнать. Позже мне объяснили, что во всем виноват верхний жар печи, который расслаивает (более точно – раздирает) тесто. Подобные «двойные» лепешки (в Египте они называются «эйша») на Востоке обычно разрывают и наполняют овощными (в основном), творожными или бобово-мясными смесями. Лепешки товар расхожий, не залеживается. Утром его тут же разбирают местные жители. Едва я задерживаюсь возле очередной пекарни, меня тут же одаривают пахучим хлебным продуктом. Одной-двух лепешек вполне хватает для дневного перекуса. Ехать бы так и ехать от деревни к деревне, от утра до обеда и до вечера, от перекуса до перекуса, сытного ужина и безмятежного сна на нильском берегу. Но, увы… И дело, конечно, не только в плотной опеки египетских стражей. От нее мне иногда удается избавляться и взбадриваться глотками вольной путешественной жизни. А еще понаблюдать за жизнью простых египтян, их занятиями, бытом, даже позами в разных ситуациях, жестами, выражениями лиц.
Это просто жизнь. Просто египетская жизнь. День за днем. Месяц за месяцем. Год за годом. Век за веком. Я уверен, в деталях и мгновениях этой жизни — суть нашего земного бытия. Того, что было, есть и будет. Если, конечно, будет. Гюстав Флобер, побывавший в Египте в девятнадцатом веке, под впечатлением его древностей, на фоне которых так «бледно» выглядела суетная жизнь простых египтян, писал: «Так копошится маленькая жизнь среди развалин жизни куда более величественной». Написал, как увиделось. Как сегодня видится толпам туристов. На эту простую суетную жизнь тоже, конечно, смотрят, даже порою обращают внитмание, но многого не замечают, тем более не откладывают в памяти. Для меня же — это главный «путешественный» интерес, как профессональный, так и просто житейский.
Повсюду на разных размеров участках видны фигурки феллахов, взмахивающих мотыгами. С разных сторон раздается тарахтенье моторчиков, с помощью которых нильская вода доставляется на поля. С древних времен это главный залог жизни в зажатой пустынями долине Нила. Еще до пирамид египтяне придумали много способов подъема речной воды. Это и шадуф – рычаг между вбитыми на берегу свай наподобие нашего сельского «журавля», нория — водяное колеса с лопатками, на которые давит течение, или ковшами, зачерпывающими воду, и сакия – два соединенных зубчатой передачей водяных колеса, один из которых вращает буйвол, который ходит по кругу, и Архимедов винт – водоподъемный механизм, состоящий из заключенной в трубу наклонной плоскости, навёрнутой на цилиндр (вращался с помощью ветряного колеса либо вручную). Всего этого в египетской части долины Нила уже почти не увидишь. По крайней мере мне не встречалось. В лучшем случае остатки водоподъемных механизмов украшают различные музейные экспозиции. Пару раз в деревнях на свалках попадались полузанесенные песком части огромных деревянных колес.
Круглые, прямые и толстые пальмовые стволы с веерообразными кронами-капителями, как колонны природного храма. По всей долине растут финиковые пальмы. Пальмовые плоды, древесина, ветви и листья тут на все случаи жизни. «У пальмы столько предназначений, сколько дней в году», — говорят жители южных «пальмовых» широт. Несколько раз мне приходилось наблюдать, как простой феллах превращался в верхолаза. Обвязавшись веревкой, он быстро и ловко залазил на самую верхушку пальмы и большим кривым тесаком срезал ветви. Они падали на землю, где его товарищ такой же «секиной» оголял ветки, счесывая с них листья. На деревенских окраинах прямо возле дороги располагаются мастерские, где из пальмового сырья местные умельцы изготавливают различные изделия. Это и клетки, и корзины, и различные домашняя утварь, и даже мебель. В одном месте пальмовых дел мастер одарил меня пучком пальмовых волокон. Он потер им сначала свое, потом мое предплечье, мол, сойдет вместо мочалки. До сих пор храню его подарок. Жестковатая, правда, терка. Но практичная и долговечная, а главное грязь счищает отменно. Южнее Асьюта повсеместно встречается пальма-дум. Ее другое название — гифена фивийская указывает на исконную родину произрастания. По дороге я не раз притормаживал и срывал или собирал прямо на земле ее душистые желто-коричневые съедобные плоды-«костянки». Ради этих плодов ее, кстати, широко культивировали в Древнем Египте, а листья использовали для плетения.
Повседневная жизнь египтян, их занятия у тебя прямо перед глазами. Вот гончар в окружении различных форм и размеров горшков и кувшинов колдует над очередным изделием, замазывая в нем каким-то рыжим раствором трещинку. Вот паренек (он же и кулинар, и торговец) из гороховой смеси лепит шарики и бросает в кипящее масло. Так рождаюся и тут же с пылу-жару потребляются феллахи. Вот мясник азартно отсекает от туши большие куски, его подручный тут же их мелко кромсает и раскладывает по пакетам. Вот мальчишки гоняются за голубями. Египтяне, кстати, с древних времен разводят их ради мяса, а помет используют как удобрение. В некоторых деревнях голубятни представляют собой высокие, похожие на колокольни башни с могочисленными отверстиями. Возвышаясь над домами и низкорослым кустарником, они видны издалека и рядом с пальмами их даже можно принять за какие-то неземные сооружения. Нередко встречаются мусорные свалки, в которых роются в поисках поживы собаки, кошки и люди. Что прошло, то не умерло. Каждый для себя что-то находит в этих отбросах. Такое впечатление, что лишними для жизни их тут не считают. Не на этом, так на том свете пригодятся. У праха тоже своя цена.
Типичная египетская деревня – это дома из кирпича-сырца с плоскими крышами, разгуливающие по пыльным грязным улочкам куры, козы, коровы. Оштукатуренные внешние стены домов нередко выкрашены в голубой цвет. Он, по поверью, защищает от дурного глаза. Почти в каждом селение встречаются дома, на стенах которых изображены корабли, самолеты, велосипеды, верблюды, львы. Эти граффити тут не случайны. Картинки свидетельствуют о том, что хозяева совершили паломничество (хадж) в Меккку.
В переулках мелькают, тут же исчезая за поворотами, в дверных проемах, женские фигуры в черных полностью закрывающих тело с ног до головы одеяниях. Как-то непривычно, странновато и даже страшновато. Будто встречаешься с вестниками черной нехорошей судьбы, от которой не уйдешь. Но пытаешься. Мужчины проводят свой досуг за чаем, калтьяном, нардами. Или просто сидят или полулежат на топчанах, циновках, растеленных под деревьями, а то и прямо посреди улицы на земле. Бездельные застывшие позы, как будто ничего вокруг не случается. Не может и не должно случиться.
…Но ведь случается. У кого-то не хватает терпения, у кого-то денег, у кого-то здоровья. В том числе и здравия в голове. Это самый трудный случай. Еще со времен фараонов.
***
Местным жителям до меня особого дела нет. И привечают, и спрашивают, и одаривают улыбками, и угощают, но интереса не проявляют. Если этого интереса не проявляю я. Тогда отношение ко мне резко меняется. Я как бы вхожу в их жизненную орбиту, становлюсь пусть не особенно желанным, случайным, но все же членом их круга, из туриста, чужака-прохожего превращаюсь в гостя. Если интерес взрослых все же обставлен какими-то правилами этикета, то детвора (особенно, когда речь идет о беспризорных стайках) нередко проявляет довольно агрессивное любопытство. Часто по выражениям их лиц, ухмылкам и оскалам трудно угадать истинные намерения подростков. Остается одно: помахать приветственно рукой и нажимать на педали, не обращая внимания на дикарские (так кажется) выкрики юных преследователей.
За оградой школьных дворов и двориков все несколько по-другому. Тут дети в форме и без нее находятся под бдительным присмотром взрослых. Как-то, в очередной раз освободившись от опеки моих стражей, я завернул в одну из начальных школ, во дворе которой проходила какая-то торжественная церемония. Как мне объяснили, фирма, связанная с охраной водных ресурсов, решила отметить наиболее активных ее помощников. После торжеств довольно симпатичная (не Нефертити, но довольно ничего по египетско-арабским меркам) учительница английского языка пригласила меня в свой класс. Я даже смог понаблюдать, как она проводила урок. Показывала на части тела, на разные предметы и произносила их названия по-английски. Дети (это были совсем малыши) азартно повторяли за ней. Урок-игра нравился малышам, была довольна и учительница своими сообразительными старательными воспитанниками. Допив кофе, которым меня угостили, я уже собрался поблагодарить хозяев и покинуть школу, как вдруг на пороге появились полицейские. Лейтенант и два сержанта, один с дубинкой, другой с автоматом. Я понял (так оно и оказалось), пока я мило общался с детьми и учителями, директор подстраховался и вызвал блюстителей порядка. «Для вашей безопасности», — объяснили мне. «Спасибо», — обреченно ответил я, поняв, что все возвращается на круги своя. От судьбы не убежишь.
Целый день я провел в местном отделении полиции, куда километров за двадцать меня вместе с велосипедом доставили на машине. Ничего не объясняя, сдали на руки самому начальнику с тремя большими орлами на погонах (чин полковника). Посыпались уже знакомые дежурные вопросы: кто? куда? зачем? Потом долгие звонки по телефону – обо мне докладывали вышестоящему начальству, может, даже в Каир. Потом маленькая передышка, чаепитие (даже какую-то вафельку предложили) и снова допрос. Только теперь его уже вели какие-то штатские с револьверами на поясе и без них, которые периодически появлялись в кабинете. Полковник все время улыбался, старательно подбирая английские слова. Наконец ему это надоело. Из ближайшей школы был доставлен учитель английского языка – какой-то скукоженый египтянин в очках. Ему было поручено перевести на арабский язык текст рекомендательного письма, которым меня снабдили в редакции. Бедняга мучился часа два, заполняя мелкой вязью чистый лист. Я сидел рядом с ним, расшифровывая некоторые слова. Когда, вроде бы, все (вплоть до подписи) было закончено и текст был предоставлен полковнику, тот, сличив его с оригиналом, обратил внимание на редакционную печать. «Что это?» — ткнул он в нее пальцем и строго посмотрел сначала на меня, потом на переводчика. Тот пожал плечами, я тоже. «Общество с ограниченной ответственностью», — прочитали мы одновременно и почти вслух: я по-русски, как написано, полковник же просто издавая какие-то вопросительные звуки, естественно по-арабски. Учитель принялся переводить надпись, которую я попытался сформулировать по-английски. Это, правда, была нелегкая задача, почти неразрешимая, как мне вначале показалось. Но потом я, во-первых, максимально ограничил свою ответственность за точность перевода, а, во-вторых, под «обществом», и его «ограниченной ответственностью» представил сначала свою многострадальную родину, а потом и всю планету. Понятно, за ее судьбу я ответственности не нес. Учитель нарисовал на бумаге два символизирующих печать круга и заполнил пространство между ними арабскимит закорючками. Что они обозначали, я естественно не знал. Но полковник остался доволен.
С письмом, кажется, разобрались. Дошла очередь до фотоаппарата. Офицер объяснил (наконец-то!), что в школе детей без специального разрешения-«permission» фотографировать запрещено. На мои возражения, что мне разрешили это сделать учителя, даже заставляли детей позировать, он не обратил внимания. Попросил немного подождать. Через «немного» времени (это почти два часа!) в участок прибыли какие-то солидные арабы в костюмах и галстуках. Такое было впечатление, что их вызывали из столицы и доставили сюда на самолете. Вежливо поспрашивалди про то, зачем, с какой целью я фотографировал детей, что-то записали, куда-то позвонили и удалились. Полковник удовлетворенно потер руки и попросил удалить все фотографии, сделанные в школе. Я добросовестно выполнил его просьбу, удалив кадры из… кинокамеры. За час до этого карта памяти из фоnоаппарата, когда я в очередной раз отпросилcя в туалет, преспокойно перекочевала под стельку кроссовки. Пригодится или нет, но в ней все осталось на своих местах. Как и в моей памяти. Там уж точно сохранятся кадры этого длинного липкого египетского дня…
Уже стало темнеть, когда дознание было закончено. У меня была одна мысль-мечта: для полноты впечатлений (а может быть, и счастья!) очутиться в одиночной камере с нарами и зарешеченным окошком. Чтоб можно было просто лечь и забыться во сне. Это удалось мне сделать вечером в гостинице, куда меня доставила туристическая полиция Луксора. «Платить за ночлег вам не прийдется. Это наш подарок», — сказал какой-то, может, не самый высокий, но и далеко не рядовой полицейский чин в штатском, отдавая распоряжение водителю. «Шукран», — сказал я по-арабски. Потом повторил по-английски, по- русски и даже по-украински. Очень искренне, а главное душевно поблагодарил.
***
…Солнце чуть поднялось и обрушило на пустыню (казалось, на всю планету) испепеляющий жар. Сухая потрескавшаяся земля была похожа черепки – боги и люди побили между собой горшки. Деревца с со скученными коричневыми листьями, песчаные проплешиныы с бледно-зеленоватыми вьющимися растениями-сукулентами, выветренные холмистые гряды, над которыми изредка взвиваются легкие пыльные вихри. Иногда в глубь пустыни между холмами уводят вади – высохшие русла рек. По ним в поисках поживы бродят одинокие облезлые верблюды. Чьи они – неизвестно. Однако наверняка за очередным изгибом вади в какой-нибудь расщелине стоит шатер бедуина. Серая шоссейка бежит от горизонта к горизонту. Вобщем-то, если обмотать голову индийским тонким полотенцем-гамчой, от езды с ветерком (он вроде как бы охлаждает, если ехать достаточно быстро) можно даже получать удовольствие. Тем более периодически попадаются навесы, под которыми в каменных нишах стоят кувшины (некоторые даже обмотаны дерюжками) с прохладной водой. Дорожные службы заботятся не только о дорогах, но и о путниках. Это давняя здешняя традиция. Дело в том, что пустынные дороги тысячелетиями использовались в качестве торговых путей от долины Нила к Красному морю. Кстати, в этих местах была найдена самая старая карта Египта. Папирус описывает отдельные участки пути через вади и отмечает знаковые места – ущелья, вершины, карьеры.
Я замедляю свою прыть возле очередного питьевого блага, закатываю велосипед под навес, сам ложусь рядом. Тень, легкий сквознячок, тихий шелест проносящихся мимо машин, приятное отсутствие тревожных мыслей. Немного подремав, начинаю размышлять. Аравийская пустыня, по которой пролег мой египетский маршрут, — мертвая земля, которая ничего не родит, пустота. Но в тоже время и окоемная ширь, простор, свободное пространство, которое в любой момент может быть чем-то заполнено. Хотя бы тем же ветром. Он пронесется над пустыней, и она снова станет чистой и девственной, как в первый день рождения планеты. И все у нее еще будет впереди: и цветы, и деревья, и звери, и люди, и города. Так иногда представляется здесь среди аравийских пустынных просторов. Только представляется.
Мои охранники, изнывая от жары и скуки, начинают заметно нервничать. То и дело торопят меня, предлагают погрузить велосипед в кузов. Но пустынная прогулка мне еще не надоела, наоборот, быстрое движение по ровной, накатанной, с изящными поворотами плоскости приятно напрягает мышцы и душевно взбадривает. Мы снова пускаемся в путь к морю. Иногда возникает мысль, что я стремлюсь к нему, как некогда евреи, бегущие из египетского плена. Мой поход чем-то тоже похож на бегство. Только я еще не решил. От опеки египетского или своего государства. А может быть, и от себя…
Изредка в пустыне попадаются одиночные поселения. Людей, правда, вблизи них не видно. Мое внимание привлекли два куполообразных строения с отчетливой арабской вязью на стене. Подобные мавзолейчики часто встречались мне на обочинах пустынных дорог в мусульманских странах. Это мазары (дословно «места, которые посещают») — могилы святых. Кого, как и за что в Египте, как и в других странах и других религиях, наделяют святостью тема особая и весьма щекотливая для людей веры и национального самолюбия. Я решил прогуляться к мазарам. За мной тут же, что-то недовольно бурча, последовали мои охранники. В это время из-за стены вынырнул египтянин с пальмовой ветвью. Вцепившись в нее обеими руками, он держал ее над головой и напряженно (это было видно издалека) ждал нашего приближения. Как я понял, пустынного обитателя смутили люди с оружием. Поэтому он и призвал к миру, подняв пальмовую ветвь. Один из полицейских замахал автоматом и закричал: «Саид, Саид!». Все быстро разрешилось: отшельник Саид узнал моих стражей, те, понятно, стали его бурно приветствовать, оказывая всяческое уважение. Саид оказался смотрителем святого места, расположенного рядом с какими-то древними развалинами. Свято место даже здесь в пустыне пусто не бывает – ни от людей, ни от их слов. Мыслей и душевных порывов тем более.
Когда солнце сначала превратилось в белый шар, а потом, чуть сплющившись, коснулось посеревших холмов, я наконец решил, что на этом можно и завершить мой пустынный маршрут. Дорога изрядно измотала моих опекунов. С нескрываемым восторгом они забросили мой велосипед и меня в машину и мы помчали к Марса-эль-Аламу, куда прибыли уже ночью.
***
Прокладывая маршрут по Египту, я мечтал от Марса-эль-Алама до Каира проехать вдоль Красного моря. Этот отрезок должен был стать изюминкой путешествия. Красиво было в мечтах и гладко на бумаге. Мечта осуществилась и дорога действительно оказалась гладкой, прямо и ровно стелящейся вдоль побережья. Но, увы, не под колесами велосипеда, а шинами…автобуса. Моим опекунам надоело обслуживать мой велосипедный тур и они впихнули меня и мой велосипед (естественно исключительно для моей и моего конька безопасности) в рейсовый автобус до Хургады, предупредив водителя, которому отдали мой паспорт, чтоб денег (ни фунтов, ни долларов) с меня он не требовал. Что ж, как и дорога, даже взятки с меня оказались гладки. Хоть это приятно. Еще одна приятность случилась в пути. После Сафаги посреди пустыни разорвало шину. Серьезная поломка. Для пассажиров, понятно, неприятность, для меня же хоть какое-то развлечение, легкое приключение. А главное корректировка уготованного мне египетскими властями туристического сценария. Тут уж я вволю позлорадствовал. Пока водитель менял колесо, я прогулялся по пустыне, потом сбегал к морю. Постоял на его пустынном берегу, полюбовался бирюзовой прибрежной каймой и синей манящей далью, куда устремлялись чайки, побродил по ракушечнику, усеянному осколками ракушек. Представил, как смотрелась бы моя палатка хотя бы под бортом вот этого полуразвалившегося баркаса, как я вечером в одиночестве сижу возле костра, готовлю похлебку из каких-нибудь добытых на мелководье рыбок и рачков, слушаю шелест волн и даже веду с ними беседу, ничего им не объясняя и не доказывая. Так было на других берегах. Так могло быть и на этом. Не сложилось. Но хотя бы представилось. Оставалось хоть за это поблагодарить судьбу.
Водителю так и не удалось исправить поломку. Прождали еще час, пока пришел другой автобус. Мой багаж и паспорт перекочевали к его водителю. В Хургаде (еще издалека разнопраздной и бестолковой) он сдал меня и документы на руки полицейскому в чине майора. Тут я не вытерпел и, предваряя вопрос-допрос, заявил, что все, немедленно улетаю домой. Офицер тут же попросил показать билет. Я сказал, что должен связаться с сыном, который мне этот билет купит. «Я подожду», — сказал полицейский и в ближайшем кафе, где мы расположились, заказал себе роскошный обед. Через час сын сообщил, что остановился на самом дешевом варианте: с пересадкой в Берлине (почти сутки ожидания) и только до Львова, потом (почти сутки) поездом до днепровских берегов. Долгая дорога, но — домой! И это уже радость. Для меня и полицейского, который убедился, внимательно изучив электронный билет на экране мобильника, что завтра я покину страну. Однако на этом наше общение не закончилось. Офицер, с привычной небрежностью мазнул салфеткой по лоснящимся от жира губам, и стал допытываться, в каком отеле я собираюсь остановиться. «В самом дешевом», — ответил я. «Это сколько?»- последовал вопрос. Я понял, что началась знакомая игра-торг. Мы сговорились на ста фунтах (примерно шесть долларов). «И пятьдесят фунтов за такси», — категорично заявил страж. Я покорно согласился, хотя мне ничего не стоило добраться до отеля на велосипеде.
Через десять минут мой паспорт оказался у водителя такси, а еще через полчаса был передан портье маленького, но вполне приличного отельчика «Луксор». На следующий день (до отлета еще оставалось достаточно времени) я решил прогуляться по набережной. Случайно забрел в океанариум. В подвальном полумраке и тишине целый час наблюдал за подводными обитателями Красного моря – барракудами, муренами, скатами, групперами. И вдруг меня проняло: именно этого мне не хватало, именно этого хотел, об этом мечтал. О свободной, вне границ и законов цивилизации естественной жизни в природной среде. Той стихии, которая покрывала планету еще до фараонов, их пирамид и храмов. До сих пор она властвует на двух третях земной поверхности. И вот я рядом с ней, в реальной и вполне доступной близости, буквально в двух шагах. Я, конечно, колебался, но недолго. Это было, как озарение, некий глас сверху, а может наоборот – из глубин подводного мира. Голос-намек его первозданной, очень важной жизненной тайны. Мелькнувшая мысль быстро окрепла, оформилась и через десять минут переросла в твердое убеждение: лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. Я вернулся в отель, позвонил сыну и попросил перенести дату отъезда (бегства!) дня на два-три. Сын ничего не понял, даже для порядка повозмущался, но просьбу выполнил. Кстати, вариант на этот раз оказался более удачным: рейс прямиком до Киева, а из него уже рукой подать до Запорожья.
…Как будто отворилась дверца золотой клетки, в которой я пребывал до сих пор. Вроде, не моя, чужая стихия, но почему-то я не ощущал себя в ней незванным гостем. Нанырялся вдоволь, с аквалангом и без него, насмотрелся и наудивлялся, конечно, не до конца жизни, но впечатлений с лихвой хватит, уверен, чтоб о них еще поведать внуку, которому и трех месяцев еще не исполнилось. И сделал вывод: разные миры, в которых живут рыбы, и живем мы. Но бытие у нас одно: земное. И дом родной один – планета Земля. Об этом не стоит забывать. Конечно, не рыбам. У них и так память длинная. В ней все, земное почти от рождения планеты. Только они немы. Ничего нам не расскажут. И не подскажут. Остается просто смотреть, удивляться, воображать, домысливать и мечтать.
Очень быстро мне наскучила земная курортная жизнь Хургады. Везде тебя привечают, везде тебе рады, везде ты желанный гость. Если…у тебя есть деньги. Бакшиш нередко требуют даже за простое любопытство. Оно, конечно, не порок, но в некоторых случаях не стоит излишне его проявлять. Или делать это так, как будто твой интерес вызван лишь уважением к хозяевам. Как будто этим ты им делаешь большое одолжение, и они даже обязаны чем-нибудь тебя за это отблагодарить. Это уже игра. Исключительно игра. Лучше всего она мне удавалась на рыбном рынке рядом с рыбацким портом. Перед входом , кстати, под арабской надписью красовалось и название по-русски «Свежая рыба у Али Мусса». Интересно и приятно смотреть, как люди работают. Мне вдвойне доставляет удовольствие зрелище процесса добычи рыбы (пусть даже подготовки к ней), продажа улова, его обработки, приготовления и потребления. Вот рыбаки снаряжают маленький траулер для выхода в море. Кто латает сети, кто возится с мотором, кто с мешками, тюками, ящиками бегает туда-сюда по трапу, кто гоняет чаи. Одеты просто, небрежно, пестро. Легки на подъем, раскованы, веселы, разговорчивы. «Туна», — объясняет он мне надпись на носу судна. «А там вон «Бараккуда», дальше «Кальмар». Как я понял, это имена рыбацких траулеров. У каждого свое имя и своя добыча. И свой морской путь, который не оставляет следов. Над рубкой «Туны» рядом с бесзвучно трепещущим египетским флагом примостилась чайка. Резко поворачивает голову в сторону то ли звуков, то ли запахов, то картинок. Не поймешь, на что она реагирует, что вдруг привлекает ее внимание. Да и птица вряд ли это понимает. Но головой вертит – любопытствует.
Вдоль причала степенно прохаживается старик. Впалый рот, плотно сжатые губы скрывают отсутствие зубов, темное лицо испещрено глубокими морщинами похожими на шрамы. Это капитан Абдулла. Так он представляется туристам. Может, и не капитан. Может, и не Абдулла. Но это как раз и не важно. Игра есть игра. Туристам она нравится. Старику тоже доставляет удовольствие. Едва у него что-то спрашивают, как он на неожиданно довольно сносном английском языке начинает подробно рассказывать о Красном море, его островах, подводных обитателях и рыбаках, о том, куда их суда ходят, за сколько времени добираются до Суэца, Синая, Саудовской Аравии, с какими трофеями возвращаются. Не всем это интересно, не все дослушивают до конца. За беседу Абдулла просит маленькое вознаграждение . Всего один доллар. Понятно, далеко не все готовы расстаться с этой суммой. Кому-то гонорар кажется неуместным, кому-то просто лень лезть за кошельком. Старик не обижается. Бывшему капитану(пусть даже это роль) не гоже попрошайничать. Он молча отходит в сторону, садится на нос баркаса и терпеливо ждет очередного слушателя.
***
Вишенка на торт. В египетском варианте ягодка пальмы-дум на «фытыр» (пышный пирог из слоеного теста). До отлета еще часа два. Вот-вот должна начаться регистрация. Я решил перекусить, зная (уже зная!), что в самолете родных украинских авиалиний кроме водички ничего не предложат. Достал родное украинское сальцо (его запас ввиду сокращения сроков экспедиции еще не иссяк), сижу тихо, скромненько отрезаю «секиной» (не секирой, а простым походным перочинным ножичком) тонкие прозрачные ломтики, и, завернув в лепешку, отправляю в рот. Вдруг подходят ко мне полицейские и не какие-нибудь сержанты, а офицеры со звездами и птичками на погонах, сначала, как водится, забирают паспорт, а потом нож. «Что это?» — спрашивают сурово. Каков вопрос, таким по идее должен быть и ответ. И он у меня вертится на языке. Но я скромно отвечаю: «Секина». Не буду описывать, что я пережил. Пережил. Через полчаса мне вернули и нож, и паспорт. Со знакомой арабской улыбкой. В египетском варианте. В стране издавна обожествляли самых различных животных. До наших дней дожил и куль многих из них. Как и их привычки. Крокодиловы слезы, например, или улыбка змеи. К счастью, ни в долине Нила, ни в пустыне, ни на побережье Красного моря мне не пришлось столкнуться с ними. Я имею ввиду животных.
…Самолет оторвался от земли и устремился в черное небо. Когда его звезды смешались с земными огоньками и оказались под крылом, я расслабился, отстегнул ремень и мысленно отсек все, что удалось (ведь, удалось!) пережить. Однако, когда поднялись выше и устойчиво легли на курс, стало немного грустно. Я был уверен, что больше никогда не вернусь сюда. Калачом не заманишь. Но тут в памяти всплыли слова Флобера: «Всегда трудно уезжать из места, куда не вернешься никогда. Вот из-за этой грусти и стоит отправляться в путешествие». Значит, придется жить дальше. С грустью о былом и несбывшемся. И о том, что уже не сбудется.
Опубликовано в рубрике